1. ОБЩИЙ АНАЛИЗ
Место, где была написана так называемая «Баркулабовская летопись», не вызывает сомнения ни у одного исследователя – это селение Баркулабово (теперь Борколабово), в 10 километрах к северу от Быхова прямо на дороге, ведущей на Могилев. Время, когда писалась летопись, тоже определено – это самое начало 17 века.
Мы склонны разделять «Баркулабовскую летопись» на три периода летописания. Начинается летопись с «сухого исторического» периода с 1545 до 1564 годы, где сведения приведены в виде единичных отрывочных исторических сведений масштаба страны (Брестский сойм, захват Полоцка Иваном 4-ым Ужасным, легендой основания Могилева). Вторая «живая народная» часть начинается от 1564 и заканчивается последними строками, датируемыми 1608 годом. Третья часть датируется 1635 годом и представлена единственным последним абзацем, повествующим о событиях, когда Королю Речи Посполитой Владиславу под Смоленском сдался полководец Московский Шеин.
На основании изучения первоисточника, приведенного в Полном Собрании Русских Летописей, т. 32, мы заключаем следующее:
1. Летопись за исключением последнего абзаца писана одним человеком.
На эту мысль наталкивает факт, что основной материал, представленный второй частью, писан единым живым народным стилем за период в 44 года, то есть на протяжении жизни человека. Почти без сомнений мы признаем, что этот человек перед началом своего прижизненного летописания посвятил начало своего труда сухому изложению важнейших событий, которые он помнил из раннего детства и которые еще оставались на людской памяти.
2. Летопись писана человеком, не родившимся в данных местах.
К такому выводу наталкивает полное отсутствие данных об этой земле в период до фактического начала летописания в 1570 году. Учитывая педантичную по тем временам обстоятельность автора при описании событий местного масштаба трудно себе представить, чтобы он упустил важнейшие события, предшествовавшие его жизни в родных краях, которые он с большой охотой и любовью описывал.
Он повествует, как создавалось Баркулабово: в 1564 году был заложен замок паном Баркулабом Ивановичем Корсаком в честь своего имени, в 1568 году была заложена церковь Святого Духа, в те же времена окрестности были заселены крестьянами из сел, лежащих за 30-40 километров на северо-восток от Баркулабово. Мы склонны думать, что он не был уроженцем и тех мест, о чем ниже.
3. Летопись была писана служителем Баркулабовской церкви Святого Духа.
Такой вывод делается на основании частого упоминания настоятеля этой церкви отца Филиповича, великолепного знания всех православных новостей государства и окрестностей, включая точные даты смерти и места захоронения православных служителей. То, что это не сам отец Филипович говорит факт, что о нем говорится только в третьем лице и только в контексте, что этот человек явно представляется автором как отдельный, отличный от автора, персонаж.
Мы склонны думать, что автором «Баркулабовской летописи» был дьякон Баркулабовской церкви, то есть второе ее лицо. Как лицо в таком церковном звании, он обязан был пройти курс соответствующего церковно-приходского обучения, и потому мы считаем, что он был направлен в Баркулабовский православный приход из других мест в 1570 году, то есть спустя 2 года после заложения Баркулабовской церкви и, вероятнее всего, к моменту ее окончательной постройки.
Самым весомым аргументом в пользу нашей версии является следующий эпизод:
«... В году 1599 в месяце мае 27 числа прямо в седьмую субботу в полдень в месте Баркулабово пришла к церкви Баркулабовской дочка жидовки Марьямки, арендаторки Баркулабовской, именем Стирка, и очень слезно умоляла и просила священника Баркулабовского Федора Филиповича именем бога, чтобы была перекрещена в веру христианскую. [Ее в ответ спрашивает, по-видимому, священник Баркулабовский Федор Филипович] Если же породнившись с панами нашими, с боярами, землевладельцами, со шляхтой и с урядником баркулабовским паном Федором Плетинским, через письмо святое и придя до паперти, если действительно имеешь желание христианкой быть, а не для хитрости, лишь бы за которого человека христианского замуж выйти, или для желания поиметь собственность, или по правде. Та жидовка по имени Стирка такими словами отвечала, стоя перед церковью перед всеми знатными панами и перед народом христианским: «Уже я, паны мои, уже давно с молодости моей, a Вернее всего уже полтора года как сама то решила, прося со слезами господа бога, и кладя честный святой крест, ложась и вставая, на лице своем, чтобы мне дал увидеть христианкой стать, c желанием и с великой радостью того желаю – христианскую веру иметь ...».
По нашему глубокому убеждению, это мог написать, во-первых, очевидец, во-вторых, не в коем случае отец Федор Филипович, в-третьих, только служитель Баркулабовской церкви. Скорее всего, он стоял прямо за отцом Федором Филиповичем как второе духовное лицо Баркулабовской церкви.
Почему именно дьякон, а, например, не псаломщик? Наши предположения основаны лишь на том, что дьякон являлся человеком куда более образованным.
4. Летописание производилось не регулярно, есть явные признаки того, что за один раз автор описывал несколько лет. Например: «... а это было предзнаменование – впереди будешь читать год Христа 1602, 1603 ...».
5. Автор летописи скончался поздней осенью 1608 года.
Именно здесь резко прерывается повествование. Кроме того, по скупому и неточному описанию 1608 года вслед за пространным 1607 годом мы подозреваем о продолжительной болезни автора, окончившейся летально в конце 1608 года.
6. Первичная рукопись утеряна, но была переписана начисто в 1660-ых годах.
Об этом свидетельствует бумага, на которой писана летопись: последние листы рукописи имеют бумажный знак петуха в гербовом щите и над щитом литеры SOLA, который датируется 1660 годом.
7. Последний абзац о событиях 1635 года под Смоленском писал очевидец этих событий и переписчик всей летописи.
На это явно указывает удивительная осведомленность о трофейных пушках, доставшихся Королю Владиславу под Смоленском: их названия, количество и размеры. Это мог знать только очевидец, и это его воспоминание было самым значимым в его жизни, которым он счел нужным дополнить первоисточник.
Мы предполагаем, что этот очевидец, по всей видимости, был писарем в армии Короля Владислава и одновременно являлся армейским церковнослужителем или ставший им в последствии. Именно при таких условиях он должен был досконально знать трофеи 1635 года под Смоленском, а также получить доступ к Баркулабовским церковным архивам и переписать утерянный первоисточник «Баркулабовской летописи». Переписывал он ее будучи уже в немолодом возрасте – интервал между 1635 годом (событий под Смоленском) и 1660 (самым ранним, когда могла быть переписана летопись) составляет 25 лет.
1.1. РЕЗЮМЕ
Таким образом, мы выводим, что «Баркулабовская летопись» писана дьяконом Баркулабовской православной церкви, направленным в молодом возрасте сразу после церковно-приходской школы в Баркулабовский приход по открытию там церкви в 1570 году. Летописание он вел на протяжении всей своей жизни и службы в церкви до своей смерти поздней осенью 1608 года, то есть на протяжении 38 лет. Летопись была переписана примерно через 55 лет последующим служителем Баркулабовской церкви, дополнившим летописание последним абзацем. Также путаница в годах нами объясняется ошибками последнего переписчика: так, между 1584 и 1585 годами образовалась маленькая вставка из 1599 года про наводнение в Смоленске, хотя сам 1599 год описан подробно на месте, где ему и положено быть.
2. НАИБОЛЕЕ ВАЖНЫЕ ЗАМЕТКИ
2.1. О ГРАНИЦАХ ЛИТВЫ
Автора никак нельзя причислить к людям, разбирающимся в политике. Как уже было отмечено ранее, это церковный служащий, и политическую жизнь страны он рисовал довольно простым перечислением происходящих на его веку событий. Это видно по эпизодам, когда он прибегал к перечислению земель, входящих в состав Речи Посполитой, где они следуют в произвольном порядке в разрез очевидных иерархических конструкций того времени:
«... Было веселье в Москве и было на том веселье литвы, руси и поляков, волынцов [много] ...».
«... Там же на тот съезд съезжались паны русские, прусские, жемайтские, мазоветские, подляжские, волынь, литва, поляки, от всех земель и поветов панство вельможное, панство знатное, всяких вер, всяких языков ...».
Присутствует не только вольное перечисление земель, но и свободное перечисление городов: «... Там же была читаная инструкция для посольств со всех земель и поветов земель Волынских, c Подолья, c Подгорья, с Руси, из Литвы, из Львова, из Киева, из Перемышля, из Пинска ...».
В этих эпизодах он подчеркнуто игнорирует принятую в те времена иерархическую значимость отдельных федераций в Речи Посполитой. Так, Литва и тем более Польша у него следуют в конце, когда более близкие к его родным Могилевским местам земли он ставит впереди. Тем ценнее его сведения, в которых он четко относит Могилев к Литве. Следующим событиям он был очевидец:
«... Того же года [1583] большое множество страшных и великих чудес господь бог решил показать: громы и грады великие, сухость, морозы едва не все лето были в Литве. От великого мороза на поле в колосьях жито посохло, многие дома панов знатных от молний великих погорело, зимой от морозов и метелицы по дорогам многое множество людей убогих, а также и купеческих умерло. A летом великий зной был: жито, ярь, трава, также растения огородные – все погорело в Литве, а особенно около Минска, около Вильни. Люди убогие от бесхлебья на Русь давались – молодцы, жены, девки, много на Русь и на Украину уходило ...». То есть пережитые лично автором события, дополненные словами очевидцев, случились на Литве в целом и в Могилеве в частности.
«... Также в Минске и по всей Литве там солдаты, татары, которые выехали из Швеции, по тех местах приставство брали ...». В Могилеве также войска стояли, а это равносильно знаку равенства между понятиями «Могилев» и «Литва».
«... Того же года [1583] большое множество страшных и великих чудес господь бог решил показать: громы и грады великие, сухость, морозы чуть ли не все лето были в Литве ...». Этим стихийным бедствиям свидетелем был сам автор, живший под Могилевом.
В следующем эпизоде автор повествует о видимых лично им военных приготовлениях: «... Теперь же начали войска к царю Дмитрию [Московскому] прибывать, войска великие, войска сильные. Отсюда из Литвы Руцкий с ротой, Лисовский, Велемовский, Сапега и других много. А с Украины роты великие: князь Вышневецкий с ротой, князь Ружинский с ротой. Там же волынских, подольских знатных панов с ротами [много]. A из Польши пан Стадницкий с ротами великими ...». Словосочетание «отсюда из Литвы» автор читает буквально – с тех мест, где он жил, где его родина.
Все вышеперечисленные эпизоды указывают на то, что автор самостоятельно причислял себя и Могилев к Литве. А следующая цитата явно указывает на то же самое, но уже с позиции официального государственного землеустройства: «... Года 1600, месяца августа 8 дня с понедельника на вторник пан Лев Сапега, канцлер Великого княжества Литовского, староста могилевский ...». То есть Могилев явно был составной частью Литвы.
2.2. О ИЕРАРХИИ ЗЕМЕЛЬ РЕЧИ ПОСПОЛИТОЙ
Вместе с тем при перечислении титулов первых лиц государства автор старается придерживаться единых принятых на тот момент штампов, которые, очевидно, знали все мало-мальски грамотные граждане Речи Посполитой. Получается это у него не очень старательно:
«... Жигимонт Третий, божьей милостью король польский, великий князь литовский, русский, прусский, жемайтский, мазоветский, инфлянтский, королевства Шведского родной дядя ...».
«... Стефану [Баторию], божьей милостью королю польскому и великому князю литовскому, русскому, прусскому, жемайтскому, мазоветскому, князю семиградскому ...».
Уже из этого можно заключить, что первые роли в администрировании Речи Посполитой отводились Полякам, потом – Литвинам, Жемайты в этой иерархии занимали только пятое место. А следующий приводимый эпизод о выборах Короля Речи Посполитой после смерти Стефана Батория четко указывает, что фактически все политические решения принимали Поляки и Литвины, и никто больше:
«... Года от божьего рождения 1587, месяца июня 7 дня. Послы шли московские до Варшавы короля выбирать на королевство Польское после смерти короля Стефана [Батория]: боярин и наместник коломенский, великий пермский Степан Васильевич Годунов, боярин и наместник коломенский Федор Михайлович Троекуров ярославский, печатник и ближний дьяк царский Василий Яковлевич Щолканов, думный дьяк Дружина Пантелеев Петелин. На том же сейме Варшавском ничего доброго не решили, потому что между панами была великая размолвка: поляки выбирали Максимилиана, короля христианского, литва выбирала князя московского, кролевая выбирала королевича шведского, и затем разъехались, не постановивши ничего доброго ...».
Здесь мы видим, что правом выбора первых лиц государства обладали только две нации – Поляки (указаны дважды, так как «Кролевая» есть синоним Польши, широко употреблявшийся вплоть до начала 20 века к подданным Польской Короны), и Литвины. Заметим, что каждая нация была самостоятельна в своем выборе. Иными словами, данный эпизод указывает, что в конце 16 века, во-первых, политическая власть была в руках только двух наций, и, во-вторых, эти нации имели фактически равные права.
2.3. О ТРОКАХ КАК О ЧАСТИ ЛИТВЫ
Обращает на себя внимание факт, что при описании событий в государстве из поля зрения автора абсолютно выпадает Жемайтия. Упоминания этой федеративной части Речи Посполитой ограничиваются ее перечислением в титульной части Королей. В «Баркулабовской летописи» самой крайней северной частью Великого Княжества Литовского упоминаются только Троки, и по характеру этого упоминания можно заключить, что на рубеже 16-17 веков Трокское воеводство у автора ассоциировалось только с Литвой.
В следующей цитате фактически ставится знак равенства между Троками и Литвой через гетмана Радзивила:
«... Тут же войско литовское пана Радзивила трокского, гетмана литовского, до Могилева в погоню за казаками привлекли людей рыцарских конных вооруженных, татар 4000, литвы 14 000. Над теми людьми был гетман по имени Николай Буйвид ...».
В следующей цитате мы имеем, что паном в Троках был славянин Любенский, с большой долей вероятности, что не Русин, а именно Литвин:
«... В том же году пан Любенский и пан трокский умер, и пану Льву Сапеге волость пана Любенского досталась ...».
В следующем эпизоде автор переносит нас на заседание Священного Синода в Бресте, где делает упор на длительные переговоры высшего руководства из Киева, Троков, Волыни, а также канцлера ВКЛ. Это опять-таки прямо противопоставляет Троки Жемайтии, приближая этот город к Литве:
«... Был синод в Бресте в 1593 году, октябре месяце 16 числа ... Того дня не рано, в среду, прибыл в Брест его милость пан воевода трокский, и тут же прибыл к его милости князю и воеводе киевскому [князь и воевода Киевский – одно лицо] ... В четверг заседали князь и воевода киевский с сыном княжичем, воеводой волынским, очень рано на рассвете у его милости пана воеводы трокского [заседали у воеводы Трокского], и были там часов полных больше пяти до полудня. Туда же приехал пан канцлер c подскарбным и шли прямо к воеводе трокскому, где и князя застали и снова время не малое там убили ...».
2.4. В ВИЛЬНЕ УЧЕНЫЕ ЛЮДИ ГОВОРИЛИ ПО-СЛАВЯНСКИ
Следующая цитата свидетельствует о том, что самые квалифицированные и престижные учителя русского и греческого языка жили в Вильне: «... Год 1597. В великий пост его милость князь Богдан по имени Исакий в месте Баркулабове начал учиться грамоте по-русски и по-гречески. А был бакалавром [учителем у него] пан Лаврентий Зизаний, человек ученый из места Виленского присланный ...».
Князья по определению пользовались услугами только самых престижных профессионалов. А неужели упомянутому бакалавру Лаврентию Зизанию, обладавшему совершенными знаниями русского языка, не нужно было постоянно практиковаться в нем в Вильно?
Спорным в этой цитате является само понятие русского языка. Под ним тогда подразумевали и литвинский, так что какому языку обучали князя Исакия Богдана – не известно. Автор не делает пояснений, на каком языке говорил он сам, но по контексту повествования можно предположить, что сам он также говорил на этом «русском». В это же время в среде исследователей «Баркулабовской летописи» утвердилось мнение, что летопись писана так называемой «белорусской скорописью» с широким использованием беларуских слов. Из сопоставления этих фактов мы легко приходим к выводу, что в Вильне на рубеже 16-17 веков разговорным был так называемый «русский», являющийся по сути своей «беларуским (литвинским)», или, как сейчас его принято называть – «западный диалект русского языка».
2.5. О МОГИЛЕВЕ КАК ИСТОРИЧЕСКИ ПРАВОСЛАВНОЙ ЗЕМЛЕ
Могилевские земли исконно являлись вотчиной православия, о чем свидетельствует следующий факт – в Могилеве, а, следовательно, и в ближайших окрестностях, католических храмов до 1594 года не строилось.
«... Год 1594 ... Потом пришло какое-то братство на святого Спаса: по округе ходили, новые [церковные] церемонии делали, не по уставу святых отцов, на осленке помногу раз ездили. Сгорела церковь святого Спаса, жеребенка съел волк, дитя, которое седело на месте Христа, ослепло. В том же году весной в Могилеве заложен костел святого К на поселении покойного Овтушко Богатого, а перед тем в Могилеве польских костелов не было ...».
В этой цитате читается простота человека, смешавшего воедино столько разных по масштабам и значимости событий. Простой народный стиль изложения, ярко выраженный в приведенной цитате, не может не подкупить своей неподдельной искренностью.
2.6. ОБ ОТРИЦАНИИ УНИАТСТВА
Автора «Баркулабовской летописи» можно смело отнести к ярому стороннику православной веры. Все его летописание свидетельствует о том, что он был не только православным духовным лицом, но и являлся таковым по убеждениям. Это проявляется не только в процессе повествования в целом, но и в его отношении к униатству, которое он яро отрицал, не понимал и не принимал душой, оставаясь преданным традиционному православию.
Очень почтительно отношение автора ко всем Полоцким православным архиепископам-владыкам. В то же время мы находим неуважительную запись про чужеземца, занимавшего место Полоцкого архиепископа: «... За короля Стефана, за митрополита Девочку, за владыку полоцкого Терлецкого ляха, потому что перед этим [он] был ротмистром, а теперь век свой изжил ...».
«Баркулабовская летопись» может служить своего рода изложением последовательного продвижения униатства на территории ВКЛ глазами простого православного священника из глубинки.
«... В 1583 году календарь новый выдан ...». Здесь речь идет о замене православного месяцеслова юлианского летоисчисления на православный месяцеслов григорианского стиля.
Сразу далее по тексту читаем: «... [1583 год]. В это же время было великое замешательство между панами и между людьми духовными, а также и людьми простыми. Было [много] плача великого, нареканий сильных, проклятий, ругани, убийств, грабежей, заклинаний, видя, как новые праздники устанавливали, [старые] праздники отменяли, купцам торги или ярмарки отменяли, как будто было начало пришествия антихриста, в таком великом замешательстве [все были]. Тем же временем начали во Львове, в месте Виленском, в Бресте школы [духовные новую] науку выдавать, братство какое-то [новое] устанавливать и тем закон и веру [новую] утверждать, за патриархов не говорят бога ни просить, ни его вспоминать, только за папу [римского] ...».
Иными словами, автор был свидетелем перехода традиционного православия в униатство. Следующий взрыв недовольства пришелся на 1592 год:
«... В том же году 1592 случилось великое и немилостивое замешательство в вере от римлян [католической] на святую веру восточную греческую [православную]. Начали соборы помесные проводить, а в месте Виленском братство ученых людей к себе на прибежище пустило Григория Раготинца, Стефана Зизания из места Львовского. Они сильную и великую войну с римлянами [католиками] вели, не только на ратушах, на рынках, по дорогам, но и посреди церкви святую войну [вели], речи великие говорили, как им [униатам и католикам] господь бог против их великого давления и вымышленных уставов и законов никогда не помог и не поможет. Теперь же начали от господаря короля до архиепископов с просьбами и угрозами листы фальшивые писать и посылать по всем городам ...».
И далее следуют строки, которые иначе как криком протестующей против униатства души и не назовешь: «... В том же году [1592] при Феофане владыке поставлен на владычество Полоцкое Нафанаил Терлецкий, начальник нового календаря беззаконного, им данного и безымянного. Как того зовут, кто его [календарь] дал? Ни Моисей, ни Христос! И это было очень скрыто, тайно, между собой спрятано, аж до 1596 года. В том же году 1592 дал господь бог видимый знак: осенью до самых Покровов [15 октября новый стиль] на деревьях листья не опали и были зелены осенью так, как по весне, а на некоторых деревьях так и зимовали ...».
15 октября с зелеными листьями на деревьях означает теплую осень, которая в современных Беларуских условиях встречается довольно часто. В этом «знаке» мы усматриваем только желание самого автора во что бы то ни стало отыскать подобные «знаки» как поддержку его личному протесту.
Однако новый униатский календарь был все-таки окончательно введен, о чем уже читаем смиренные строки: «... [1597 год]. За государем королем Жигимонтом Третьим, за канцлером Львом Сапегой, за митрополитом Михаилом Рагозою, за владыкой полоцким Гермогеном, за новым календарем ...».
В 1607 году на государственном уровне вновь возникли межконфессиональные трения, о которых автор слышал лично и описал следующим образом: «... И в том году 1607 великое было несогласие и замешательство короля с панами, панов с королем, со святителями, великий бунт, убийства, кровопролитие. От государя короля на дома [панов] посылали, шляхте вред великий делали. Очень страшно было слышать, или тем, где это все делалось, видеть. Хоть и конституция была выдана религии греческой [православной], но потом за великими и дивными делами [конституцию] разорвали. На том так и осталось, только великие убийства, мародерство, кровопролитие сделали святителям [православным] ...».
2.7. ДЕНЕЖНАЯ ПОЛИТИКА
Уникальность «Баркулабовской летописи» заключена в том, что это, по сути, единственный источник, четко описывающий состояние сельскохозяйственного рынка в валютном эквиваленте тех лет. Ниже мы приводим таблицу упоминаемых в повествовании цен на основные сельскохозяйственные культуры, но перед этим делаем несколько важных замечаний:
— при сравнении нами использованы только осенние (уборочные) цены;
— 1 талер нами принят за 48 грошей, 1 копа равна 60 грошам, хотя нам не известно, какой же реальный обменный курс был в Могилеве на рубеже 16-17 веков;
— весенние цены (посевные) всегда выше осенних (уборочных);
— при анализе таблицы необходимо учитывать, что 1600-1603 (весна) были крайне неурожайными, доведшими до массового голода.
| Год | Жито чверть | Жито мера | Овес чверть | Овес мера | Пшеница чверть | Горох чверть | Гречиха чверть |
| 1586 осень | 3,5 грошей | 14 грошей | | | | | |
| 1592 осень | 5 грошей | 20 грошей | | | | | |
| 1597 осень | 12 грошей | | 5 грошей | | | | |
| 1599 весна | 48 грошей | 100 грошей | | | | | |
| 1599 осень | 15 грошей | 40 грошей | 4 грошей | | | | |
| 1601 осень | 35 грошей | | 40 грошей | | 40 грошей | 20 грошей | |
| 1602 осень | 40 грошей | | 38 грошей | | 50 грошей | 40 грошей | 40 грошей |
| 1603 весна | 40 грошей | | | | 50 грошей | | |
| 1603 осень | | 60 грошей | | 50 грошей | | | 15 грошей |
| 1605 осень | 8 грошей | | 4 грошей | | 16 грошей | | |
| 1606 осень | | 24 грошей | | 14 грошей | | | 5 грошей |
| 1607 осень | 8 грошей | | 5 грошей | | 6 грошей | | 4 грошей |
Примечание: чверть, она же четверть, является мерой сыпучих веществ, равная примерно 200 литрам или 20 ведрам.
Из приведенной таблицы можно заключить, что Речь Посполитая на рубеже 16-17 веков проводила жесткую, но достаточную монетарную политику – денег в обращении было достаточно, но явных признаков инфляции не обнаруживается.
2.8. ОТГОЛОСКИ ЛИВОНСКОЙ ВОЙНЫ НА МОГИЛЕВЩИНЕ
Отдельно выделим следующий эпизод, повествующий о войне Речи Посполитой с Московией в ходе ливонской войны.
«... Год 1580. Господин король Стефан [Баторий] был под Псковом и взял город Псков, а Москва, то есть [князь Никита Романович] Серебрянный, с немалым войском место славное Могилев выжег. В том же краю Шклов, Копысу, села очень опустошил, а также и около Могилева. До Орши и до Радомля, Мстиславля [Москва] к этим замкам не подходила и их не рушила. А в Баркулабове князь Чарторийский Иван с войском своим в то время был, вместе с ним и Темрюк с трехсотным войском татарским при нем был в Баркулабове. В то же время и сторожевых московских в Новоселках поймали. А потом Темрюк и князь Иван Чарторийский взяли депешу от сторожевых московских, которых поймали в Новоселках, что была на имя Ивана [Ивана 4-ого Ужасного]. И князь Иван Чарторийский заехал от Шупень дорогой великой от Шклова до Могилева доехал, а Москва под самым Могилевом места жгла, а Темрюк из Баркулабова дорогой Могилевской на Задубровно к замку Могилевскому войска притянул, а войско литовское в Шклове стояло. Тогда на Могилев начали наступать с трех сторон: Чарторийский от Шупень, Темрюк из Баркулабова, войско литовское из Копыси и из Шклова. Москву от Могилева отбили, побили, отогнали. Страшно было на трупы московские смотреть, на реке Днепре большое число трупов старицы загородили, и много недель днепровские рыбы не ели и воды не пили, потому что великий гнус от трупа московского был ...».
Для кого князь Московский Никита Романович Серебряный является героем, а для кого – обыкновенным захватчиком.
2.9. ВЕЛИКИЙ ГОЛОД 1600-1603 ГОДОВ.
В предшествующем голоду году автор выделяет весенний период «...Тот год [1599] был очень ограниченный, или голодный ... A собранного урожая было везде много как в домах, так и на рынке, только дорого ...» и осенний «... тот год 1599 был очень урожайный, добрый, здоровый, погодный, на все добрый ...».
Как бы то ни было, но после относительно урожайного 1599 года наступило тяжелейшее время – голод 1600-1603 годов.
Будучи глубоко верующим человеком, автор летописи связывает все происходящее с силами божественными. Начало голодного времени он связывает с видимым лично им знамением: «... того же года [1600] в самую осень не по обычаю месяца сентября 17 дня во вторник с запада сильный великий гром был у нас и по всем сторонам очень сильно гремел, а также и блеск молнии был. А в ночь мороз и ветер был, и то было предзнаменование – впереди будешь читать год от рождества Христова 1602 и 1603: великие болезни, недуги, также великие войны, голод, неурожай сильный. Было [в 1600] поветрие или мор на людей переезжающих, множество на Украину идущих: около тысяч четырех с голоду мужей, жен и детей пошло туда, аж страшно было видеть. На улицах, на дорогах, по сараям, во рвах собаки многие мертвые тела ели ...».
Учитывая, что автор явно писал видимые им события, масштабы голода 1600 года ужасны: четыре тысячи беженцев, видимых в районе Баркулабово, это для сельской местности того времени огромное число. В следующем году окрестности Баркулабово потеряли мужского населения – производился набор в рекруты: «... В 1601 году великая война была в Вифлянтии с Королем Шведским за Жигимонта Третьего [Короля Речи Посполитой]. В том же году 1601 по волости Могилевской гайдуков в Вифлянтию выбирали ...».
В том же 1601 году дождь шел двенадцать недель подряд (судя по всему, начиная с июля), так что когда убирали злаковые, зерно мягкое и зеленое было. «... A потом после святого Симеона Столпника 4 октября снег великий выпал: там, где была пашня, ярица, овес, пшеница, ячмень, горох, боб, все снегом засыпало, и великий ущерб пашне сделал. Это было всему плохо, как урожаю, так и людям ...». И в конце всех бед «... октября десятого дня целую неделю сильный и шквалистый снег шел, выпал до полголени, также и буря сильная была. Тогда пшеница, ярица, овес, гречиха, горох и все овощи, великое множество ярицы на полях не пожатой, также и снопы сжатые снегом замела метелица, так что было жалостно и страшно смотреть ...».
После этого снег растаял так, что Днепр вышел из берегов, после чего наступила зима с сильными морозами. «... Множество людей бедных с голоду на Украину с женами и детками и с семьями, что страшно было не только видеть, но трудно было и описать. Шли сверху с волости Шкловской, с Друцка, с Дубровны, с Круглого, с Бобра, с Витебска, из-под Полоцка, из-под Минска и из других многих окраин ...».
Наступил 1602 год: «... A когда уже весна 1602 года была, то люди во множестве начали умирать; по пять, по тридцать в яму [хоронили]. Больных, голодных, пухлых многое множество, - страх видеть гнев божий... Те, которые шли на Украину, те все там умерли, мало кто остался. Умирали одни при местах [дома], на улицах, на дорогах, по лесам, на пустырях, на распутьях, в пустых избах, по сараям умирали. Отец сына, сын отца, мать детей, дети мать, муж жену, жена мужа, покинувши своих, в одиночку по местам, по селам разошлись, один другого покидали, не зная один о другом ...».
Весна 1602 года началась хорошо, пошли посевные работы, но «... страшный был мороз: что было цветов, то все поморозил... Что было огородных растений – капуста, ботва, лук, мак, горох, ячмень, ярица, то все мороз побил, и с великим плачем было видеть тех людей голодных, которые только огороды засеяли ...».
В 1603 «... как и в годах 1600, 1601, 1602 великие сильные были неурожаи, также голод, поветрия, болезни, потому что в годах тех бывали летом великие морозы, сильные грады ...». Именно в 1603 году автор отмечает самые высо
